Мой собеседник из тех, кого назвать «живой легендой» можно не по шаблону. Легендарен Сергей Константинович Маврин как часть супергруппы «Ария» (и вышедших из нее коллективов). Среди визитных карточек русского хэви-метал – песни, музыку для которых писал он. «Город, стоящий у солнца», «Вольная птица», созданные в соавторстве «Пророк», «Герой асфальта» и другие рок-хиты – давно заслуженная возможность почивать на лаврах. Но притягивает к артисту не славное прошлое, а заразительная творческая продуктивность в настоящем, в 61 год. Не собираясь «почивать» и не теряя сценической формы, он завершил проект «Маврин» со стажем в четверть века и тут же начал еще один – MavrBand. Гитарист-виртуоз, обладатель собственной манеры в технике touch style работает с огромным запасом музыкального материала. А также показывает, расширяя круг ценителей, новые и новые инструментальные соло-программы, экспериментирует, что называется, в моменте. С такой программой под названием «Странное танго» он выступил 31 марта и в рязанском «Старом парке». Сам попросил публику задавать вопросы, а затем ответил и на наши – в интервью.
Сергей Маврин. Фото: Андрей Кутарев
Рекорды и день сурка
– Рязань – один из самых посещаемых вами городов, вы неоднократно были здесь именно с инструментальным сет-листом. А 13 лет назад как раз в «Старом парке» дали концерт длиной в четыре часа. Свежее мартовское выступление было еще и интерактивным, прямо в зале стоял микрофон, и вы предлагали пообщаться. Как много значит коммуникация со зрителем? Взаимодействуя с устоявшейся публикой, стараетесь меняться или менять?
– Рязань, так уж получилось, была первым городом, куда я выехал на гастроли с группой «Ария», когда только пришел к ним. Это еще и было в мой день рождения! Ну, а четырехчасовой концерт в 2011-м я перед выступлением как раз вспоминал. Стараюсь держать себя в руках, больше не ставить таких рекордов – часто просто перестаю замечать, как проходит время, если мне интересно. Поэтому иногда ко мне перед концертом подходит менеджер с вопросом: как именно мне семафорить, чтобы я заметил и начал сворачиваться?
По поводу общения с залом – мне нравятся вопросы, которых не ожидаю. Хотя перед выступлением представляю примерно, что могут спросить, есть и вопросы, кочующие из города в город. Многие приходят на концерт впервые – это тенденция последнего года, очень много новых лиц – и они, естественно, не знают, на что я уже отвечал.
Сам я, мне кажется, не меняюсь. Да и менять никого не хочу. Концерты с вопросами провожу только потому, что они все разные, не хочу попасть в день сурка, а в турах есть такая опасность. Предлагали мне от них отказаться, в конце концов, сделать интерактивы редкими, не во всех городах… Но как же я буду разделять? В каком-то городе общаюсь, в каком-то нет? Так не пойдет.
– Вы назвали MavrBand – «парадом вокалистов». Вокальная партия проекта в первой же сессии на фестивале «Metal Елка» объединила таких профи, как Артем Стыров, Андрей Лефлер, Виталий Дубинин и Михаил Сидоренко. Мартовский концерт в столичном клубе Glastonberry прошел со скрипачом Булатом Насыровым и не менее яркими артистами. Как выбирали для этих премьер и атмосферу, и вокалистов, и сет-лист?
– Я выбираю песни, а они уже сами и вокалистов, и атмосферу создают. Попробовать дуэт со скрипачом в инструментале – эта идея уже где-то полгода жива, и мне понравился результат. Даже лучше получилось, чем ожидал. С Булатом было очень комфортно и на репетиции, и на сцене: это невозможно предугадать до совместной работы.
У меня много песен, все они достойны того, чтобы звучать со сцены. Но время течет, и «выдержка» песни всегда придает ей новый смысл благодаря участию разных вокалистов, изменению аранжировок... Это и хочу донести и передать. Пусть теми же словами, но я говорю о новом.
Трудяга -хулиган
– Музыка в электричестве, различные шоу на сцене – это еще и «парад технологий». С точки зрения музыкального качества эта технологичность имеет значение или нет, на ваш взгляд?
– Технологичность и профессионализм, безусловно, имеют огромное значение. Играть плохо – не уважать ни себя, ни слушателя. «Плохо» – в значении «некачественно». Но есть опасность впасть в технологичность, когда кроме идеального звучания нет ничего. И тогда все спецэффекты бессмысленны. Музыка должна быть красивой сама по себе. И не должна быть бессмысленной.
– Так или иначе, в инструментальной программе вы действуете на сцене в одиночку и с минимумом устройств. Мы услышали в «Старом парке» кристальную чистоту звука, а сами композиции отчего-то напомнили картины космонавта Алексея Леонова. Как часто ваша музыка рождается из эмоций, как часто – из случайностей, как часто – из тяги к эксперименту?
– Честно, я не видел картин Леонова. Или видел, но не знал, что это он. Пишу на эмоциях, это верно, на позитивных или негативных – неважно, главное, на сильных. Заглавную композицию альбома «Белое солнце» написал в новогоднюю ночь, когда умирала моя собака Мотя, с которой я прожил шестнадцать лет. Поначалу мне казалось, что никогда не смогу вынести эту композицию на сцену, у меня все переворачивалось, когда вспоминал... Но нет, я ее исполняю.
А, к примеру, «Странное танго» – дань моему давнему желанию написать танго. В детстве у моей мамы были пластинки с музыкой для танцев, поэтому у меня с ней связаны самые теплые ассоциации. Всегда хотел создать что-то подобное. Но сам я человек не танцующий, потому танго и получилось странное.
– В тяжелой музыке есть возвышенно-героическое, а порой и пафосное начало. Свойственно это и музыке супергруппы «Ария», с наследием которой вы всегда во взаимодействии. Мне же ваш инструментальный стиль показался сдержанно-интеллигентным и – даже с мягким юмором... Немного больше патетики – в недавнем миньоне «Хаос». Как вы сами ощущаете себя в «тяжмете» – героем, исследователем, трудягой, хулиганом, философом?
– Уточню, пафос есть у пауэр-метала. У «Арии» и сопредельных групп есть Маргарита Пушкина, которая на российской сцене и создала эту связку: тяжелая музыка и героизм, легенды, история. Ну, а инструментал тем и хорош, что он для каждого говорит о чем-то своем. Если так угодно, тут можно прибавить библейскую характеристику: с эллинами как эллин, с иудеями как иудей, с язычниками как язычник – музыка с каждым говорит на его собственном языке.
Я трудяга-хулиган, а философия – это что-то мертвое, теоретическое. Вот все эти пространные рассуждения о том, что есть, что должно быть, что могло бы быть… это все мертво, если сам философ не живет по своим правилам. Я – философ наоборот: стараюсь не болтать зря. Потому и люблю инструментал – без лишних слов.
– На концерте вы поделились планами выпустить книгу, о чем она? Это мемуары, история андеграунда и хэви, эссе о творчестве?
– Пишу книгу о своей жизни. Так уж вышло, что она в рок-музыке. Мне хочется рассказать о том, как я прошел этот путь, и ни в коем случае не хочу, чтобы это воспринималось как мемуары или учебник. Просто жду интересных вопросов на концертах. Книга ответит на многое, и на выступлениях не будут спрашивать о том, что уже сказано, а станут интересоваться чем-то новым.
«Очень хочу сыграть в планетарии»
– Разговорившись со зрителями, вы вспомнили, как по молодости, живя недалеко от дома Валерия Кипелова, бывали у него за просмотром фильмов-ужастиков, тогда – новинок, захватывающих воображение и пробуждавших «животный страх» по дороге к собственному подъезду. Тема синематографа всплывает и в названии инструментального альбома, который у вас в работе – «Немое кино». Насколько притягивает кино как метафора и как часть массовой культуры?
– Я не большой поклонник кинематографа. Интересоваться фильмами и даже сериалами – вот у меня сейчас «Шерлок» на паузе – стал недавно. После перерыва, наверное, с того самого периода, когда смотрел кино у Валеры. Делю фильмы на «нравится – не нравится». «Властелин колец» недавно глянул наконец-то. Один из самых любимых – «Кин-дза-дза», вот уж где точно море метафор, которые можно отнести к жизни артиста. А название альбома «Немое кино» появилось само собой, когда я решил, что буду сначала давать композициям названия, а потом уже придумывать музыку. В немом кино же так – музыку пишут для характеристики того или иного действия.
– Готовя нашу беседу в преддверии Дня космонавтики, вспоминая «обложки» некоторых синглов, названия композиций, не могу не поинтересоваться, насколько притягательна для вас тема космоса?
– Знаете, я очень хотел сыграть в планетарии. И до сих пор хочу. Это сложно: надо найти площадку, которая согласится, оборудование, аппаратуру. Еще неизвестно, как будет под таким куполом вести себя звук… Но очень хочу.
И я не воспринимаю космос как место, которое мы рано или поздно должны покорить, для меня это пространство, полное неизведанного, мир огромный. Мы живем на маленькой планете в совсем юной галактике – и мним себя венцом природы. Разве венец природы может быть столь незначителен?
Мы не познали еще собственной Земли, а пытаемся из своей песочницы диктовать законы мироздания. Человек должен стремиться познавать, а не владеть и господствовать. Землян нет еще в космосе по сути, а оружие наше уже там. Мне нравилось то в космонавтике, что земные конфликты были словно отодвинуты от нее. А теперь идет борьба за космос, который не наш.
– В заключение – о вашей родной Казани. Следите ли за жизнью современного города, вдохновляет он еще детскими истоками, воплощаются ли в музыке ассоциации из прекрасного далека?
– Езжу туда периодически, у меня там друзья. 27 апреля тоже поеду на концерт. Сказать, что слежу, нельзя, но радуюсь, когда вдруг что-то попадается в новостях, воспринимаю ее родной. Казань ассоциируется с определенной музыкой, которую я тогда впервые услышал.
Были моменты, уже и в последнее время, когда Казань играла решающую роль. Например, я кое о чем узнал в Казани, что поменяло мою жизнь. Еще я принял решение распустить группу «Маврин», вернувшись именно оттуда – это так совпало, но все же… Были и другие эпизоды, но о них лучше расскажу в книге.
ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ
Поэзия с привкусом «Черного кофе»