«Не верю!» – именно так, вполне по-театральному, отреагировал народный артист России Сергей Леонтьев на известие о том, что ему присуждена Специальная премия «Золотая маска» «За выдающийся вклад в развитие театрального искусства». Несколько дней, по его словам, он пребывал в полной уверенности, что это чья-то ловкая шутка. Словно пранкеры решили, наконец, оставить в покое европейских политиков и переключились на скромного служителя Мельпомены. И только лишь когда на торжественном собрании в Рязанском театре драмы председатель Рязанского регионального отделения СТД Константин Кириллов передал официальное поздравление, пришло осознание события. А неподдельные эмоции нахлынули вместе с цветами и объятьями от коллег. «Затискали меня всего! – пряча улыбку, жалуется Сергей Михайлович и признается – Вот тут я перестал сомневаться и ощутил настоящий праздник!»

Сергей Леонтьев. Фото: Андрей Павлушин

Такую высокую награду можно назвать главным итогом года для всего театрального сообщества Рязани. Премия «За выдающийся вклад в развитие театрального искусства» – специальная. Кандидата выдвигает правление регионального отделения Союза театральных деятелей, а решение принимает секретариат. Награда является символом признания со стороны коллег со всей страны. Все лауреаты Специальной премии – Мастера с большой буквы. В этом году в одной «компании» с рязанским артистом оказались Тамара Синявская, Наталия Касаткина, Людмила Максакова, Семен Спивак…

За спиной Сергея Леонтьева огромный творческий путь, который даже в сухих цифрах производит впечатление: более ста ролей и двадцати спектаклей в качестве режиссера, десять лет во главе Рязанского отделения СТД, двадцать лет педагогического стажа… Каждодневный труд, тяжелый, порой изматывающий, но в финале – такой благодатный! Ни о каких наградах, кроме аплодисментов и восторженных глаз зрителей, в этот момент не думаешь. И на вопрос: «Ради чего?» – Сергей Михайлович отвечает знаменитыми тютчевскими строками:

Нам не дано предугадать,

Как слово наше отзовется, –

И нам сочувствие дается,

Как нам дается благодать...

– Понимаете, сочувствие на уровне благодати! Ради этого и работаем. Зритель приходит к нам поиграть в жизнь. Через сочувствие, через сопереживание с героем погружается в его судьбу. Если это делается по совести, по-настоящему – это величайшее наслаждение. А для артиста – лучшая награда.

– Сергей Михайлович, если отвлечься от того, что это личная премия, какой смысл для вас заключен в словах «За выдающийся вклад»?

– Как говорит мой персонаж Фирс в пьесе «Вишневый сад»: «Живу давно…» В профессию приходят новые поколения и очень важно, чтобы связь не терялась. У нас в театре драмы сейчас много талантливой молодежи, красивые, умные, способные. Мне нравится наблюдать, как они работают. Особенно приятно, что прислушиваются к старшим. Знаете, иногда тянет поучить, поделиться какими-то мыслями, и все это тепло принимается ребятами.

– Вам в этом плане повезло, у вас театральная семья, которая, по сути, стала и первой школой.

– Да, я всегда говорю, что родился за кулисами. Мама, папа – оба актеры. Мама училась в Ленинграде, папа – в Казани, познакомились в Иркутске, где в 1939 году и предъявили меня свету. Мне было пять лет, когда я впервые вышел на сцену в пьесе Ибсена. До сих пор помню тот ужас, который испытал! Причем на репетициях все складывалось нормально, но когда на премьере поднялся занавес, и за ним открылось нечто темное, живое, дышащее… Это было страшно! Я совершенно растерялся, не понимал, что делать, и спрятался под стол. И мама шептала мне из-за кулис: «Вылезай! Иди на лошадку садись!» С тех пор ребенком я не проявлял особого интереса к театру. Мама подсунула книжку по физике, я увлекся техникой и все было хорошо. Пока в школе, уже здесь в Рязани, случайно не пришлось выйти на сцену в роли Деда Мороза. Потом, видимо, в школе узнали, что мама актриса. По тогдашним временам это считалось чем-то особенным! Вот тут и началось. Мне поручали читать стихи, выступать на сцене, в школе произошла моя главная встреча – с Пушкиным: сыграл Алеко в «Цыганах». В народном театре – опять Пушкин, Дон Гуан в «Маленьких трагедиях». И когда встал вопрос о выборе профессии, то особо не задумывался. Поступал сразу в несколько заведений. Прошел до последнего этапа во ВГИК и в Щукинское. Но документы на этом шаге требовались в подлиннике, и надо было определиться. Я все взвесил (папа с мамой все-таки драматические артисты) и пошел в «Щуку». Конкурс был невероятный! Но поступил, повезло. Учился взахлеб, ни о чем другом не думал. Когда дело дошло до распределения, попросился в Рязань: не хотелось оставлять маму в одиночестве. Тем более тут меня знали, к тому времени я сыграл уже четыре роли в ТЮЗе.

– Как вспоминается начало профессиональной карьеры?

– Это были времена хрущевской оттепели. Глоток свободы! На площадях читали стихи: Вознесенский, Евтушенко, Ахмадулина... Все были полны энтузиазма, кипели новыми идеями. В театре была мода на молодежь. За два года я сыграл восемь больших ролей! Честно признаюсь, получалось по-разному. Наломал я тогда дров. Молодецкая наглость, да и самоуверенность (все-таки выпускник престижного столичного вуза). Сейчас бы я себе такого не позволил. Хорошо один мудрый человек мне посоветовал: «Пока молодой, учись дальше». И я снова поступил в «Щуку», но уже на режиссерское отделение заочно. Это был очень плодотворный период. Я напитался! Хотелось взять от Москвы как можно больше. Не могу сказать, что я режиссер от рождения, но около двадцати спектаклей выпустил. Суть профессии начинаешь понимать с годами. Мне бы тогда мой сегодняшний опыт!.. Многое бы изменил, сделал иначе.

– Вы упомянули Пушкина как главную встречу в жизни.

– Когда предложили эту роль, я страшно испугался. Но в итоге это стало моей судьбой. Это был очень серьезный момент в биографии, причем не только творческой. Роль Пушкина оказалась настоящим подарком мне по жизни как человеку. Я стал заново его узнавать и до сих пор от него питаюсь и обогащаюсь. Всю систему Станиславского, все законы актерского существования и правила режиссуры Пушкин может выразить одной фразой. Интересно, когда люди узнают, что я народной артист, то часто спрашивают: «Это, наверное, вы Есенина играли?». «Нет, – поправляю, – Пушкина». И в ответ получаю разочарованное: «Ааа». Все-таки в Рязани к Есенину особая любовь. Когда я приехал сюда работать, то, конечно, сделал есенинскую программу. Только стихи. Никаких лишних слов. И программа пользовалась большим успехом, много с ней выступал, буквально жил с Есениным.

Спектакль «Бал». В роли Пушкина. Фото: архив театра драмы

– Какие еще встречи в жизни можете назвать знаковыми?

– Одно время появился в театральном искусстве Иннокентий Смоктуновский, который привнес новое понимание самого актерского существования. Со Смоктуновским мне посчастливилось играть в одном рязанском спектакле «Царь Федор Иоаннович». Встреча с ним, конечно, была шоком, потрясением. И еще один человек, которого я боготворил, – Анатолий Эфрос. С точки зрения режиссуры для меня это абсолют. Я видел практически все его работы. Кстати, Эфрос начинал в Рязани. Свой дипломный спектакль ставил на сцене нынешнего ТЮЗа (в этом здании располагался тогда театр драмы). Я был школьником, но мама специально привела меня посмотреть. И, помню, рассказывала о методе физических действий.

В спектакле «Царь Федор Иоаннович» с Иннокентием Смоктуновским. Фото: архив театра драмы

– Понимаю, что в таком послужном списке, как ваш, трудно расставлять приоритеты, но какую роль еще можно выделить?

– Была очень интересная работа в спектакле «Человек со стороны» по пьесе драматурга Игнатия Дворецкого. Главный герой, инженер Чешков – молодой, но уже опытный специалист. Его приглашают работать начальником цеха крупного завода, и он начинает там наводить свои порядки. Спектакль совпал со временем, с моим ощущением времени, с тем глотком свободы, которой, как нам казалось, мы наконец-то задышали. Все это выплеснулось на сцене. Эту роль я вспоминаю, как одну из лучших.

– Сейчас можно видеть, как сильно порой меняется современный театр под воздействием цифровых технологий. Это дает что-то новое для профессии?

– В театре нельзя придумать ничего нового. Все уже давно изобретено. Все было. Просто не грех иногда вспомнить старое. У Чехова в «Чайке» Треплев сначала мечтает о новых формах, а в конце произносит свои знаменитые слова: «…дело не в старых и не в новых формах, а в том, что человек пишет, не думая ни о каких формах, пишет, потому что это свободно льется из его души».

– В нынешнем репертуаре театра драмы у вас две роли и обе в пьесах Чехова.

– Кстати, мне это особенно приятно, поскольку я сыграл почти всего Чехова. Кроме «Иванова», хотя спектакль есть в нашем репертуаре, но я там не занят. В «Вишневом саде» играл и Лопахина, и Гаева, сейчас – Фирс.

Спектакль «Вишневый сад». В роли Фирса. Фото: Андрей Павлушин

– Роль Фирса хоть и небольшая, но очень емкая, серьезная. Человек, которого забыли, бросили в заколоченном доме… Что для вас заложено в его образе?

– Судьба. Это понимаешь с возрастом: надо искать, не как играть, а что играть. Сейчас у меня еще роль Ферапонта в пьесе «Три сестры». Это как предпосылка к Фирсу. Первая серия. А Фирс – окончание сериала, финал. Его слова подводят итог всему: «Жизнь-то прошла, словно и не жил... Эх ты... недотёпа!..» Эта растерянность, предвидение неизбежных перемен, которые случатся с Россией, есть у всех писателей того времени. Чехов это знал, Фирс чувствовал, а Ферапонт пусть еще и не понимал, но ощущал бессознательно. Оказывается, есть растения, которые расцветают перед извержением вулкана. Словно поддаваясь общей тревоге, осознавая свою судьбу до конца.

– Сергей Михайлович, наше интервью выйдет перед Новым годом. Как встречаете праздник? С какими мыслями будете поднимать бокал шампанского?

– Никаких особых приготовлений нет: нарядить елочку, купить подарки. И самое главное, пожелать всем добра и мира.

ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ

464 страницы поисков и открытий

Наши страницы в соцсетях