В течение всего премьерного показа спектакля «Иванов» Рязанского театра драмы в голове крутились две песни из советского рок-прошлого. Гребенщиков вспоминался с версией своего Иванова, который «…на остановке, в ожиданье колесницы, в предвкушенье кружки пива – в понедельник утром жизнь тяжела». И вслед за ним всплывало знаменитое бутусовское: «В комнате с белым потолком, с правом на надежду…» Но здесь чеховского Иванова не спасут ни кружка пива, ни надежда, ни тем более любовь. Гулкий стук сердца, который режиссер спектакля Дмитрий Акриш (Москва) фоном включает еще до начала действия, звучит как секундомер, отсчитывающий последние мгновенья перед трагическим финалом.

Комнату с белым, а точнее с грязно-белым потолком и такими же грязно-белыми стенами Дмитрий Акриш выстраивает прямо на сцене. Комната пустая, голая, без каких-либо атрибутов счастливой семейной жизни. Дверные проемы зияют черными дырами. Яркие лучи света, неожиданно прорезающие пространство, выхватывают мир за пределами этой клетки. Но что происходит там, зрителю остается только догадываться: все действие сосредоточено, самоизолировано здесь, внутри. Даже огромный объем сцены специально скрыт, затянут черным пологом и схлопнут до размеров спичечной коробки.

Тесно. Безвоздушно. Тоскливо.

И в этом пространстве мается Иванов (Валерий Рыжков).

«Я лелеял дерзкую мечту суммировать все то, что доселе писалось о ноющих и тоскующих людях, и своим «Ивановым» положить предел этим писаньям», – делился в одном из писем Антон Павлович Чехов. Но поставить точку в этом деле, пожалуй, невозможно. Безвольные, бесцельные, неизвестно почему вдруг утратившие вкус к жизни – Ивановы переходят из эпохи в эпоху, из поколения в поколение. Все так же страдая, стыдясь самого себя, пытаясь найти причину собственного бездействия. Не находя ее и снова страдая. Мечтая о покое и мучаясь вопросом: «Что, собственно, вам нужно от меня?»

А всем, действительно, постоянно что-то нужно. Умирающая от чахотки жена Анна Петровна (Анастасия Бурмистрова) ищет хоть каплю любви и сострадания. Доктор Львов (Никита Левин) с упорством идейного борца настаивает на откровенном разговоре. Управляющий Боркин (Роман Горбачев) требует денег. «Коля! Коленька! Николай Алексеевич!» – все стараются докричаться до Иванова. Ходят по кругу, повышают голос, перебивают друг друга, жена заходится в приступах кашля. А тот, упрямо уставившись в стену, пытается просверлить ее взглядом.

Атмосфера в доме становится настолько мучительно-невыносимой, что зритель почти физически понимает желание Иванова бежать. Бежать куда угодно! Для начала – на день рождения в соседскую усадьбу к Лебедевым, а там и вовсе – прочь из жизни…

Весь спектакль выдержан в одной интонации. Взяв нервную ноту в самом начале, режиссер сохраняет ее до конца. Действие максимально сконцентрировано, количество персонажей сведено до минимума. Та среда, которая «заела» Иванова, здесь практически отсутствует. Режиссер совмещает некоторые сцены, а часть и вовсе уводит от зрительского взгляда и прячет за стенами комнаты. Где-то там гремит посуда, разливается водочка, звякают столовые приборы, переговариваются люди. Из этих «невидимых» бесед зритель улавливает сюжетную канву: Иванов разорен, весь в долгах, на лечение жены денег нет… Но все это остается там, за стеной, за кадром. В данном спектакле внимание сосредоточено на человеческих отношениях.

И тут эмоции накалены до предела! Водевильная природа чеховской драмы сведена на нет. В мире Гарри Поттера сказали бы, что здесь всех «поцеловал дементор»: как будто всю радость выкачали. Дом Лебедевых, куда как за спасением уезжает Иванов, сотрясается такими же скандалами. Зинаида Савишна (Екатерина Кишева) – резкая, жесткая, далеко не хрестоматийная Зюзюшка с «кружовенным вареньем». Ее муж Павел Кириллыч (Никита Московой-Руссо) пытается всем угодить, оставаясь в итоге все равно виноватым. И юная дочь Лебедевых Саша (Дарья Егорова), решившая осчастливить Иванова своей спасительной любовью. Даже здесь никакой наивности и романтики. К своему выбору Саша относится как к бою: при появлении матери заранее сжимает руки в кулаки и обнимает Иванова с видом завоевательницы.

В заданных образах все артисты существуют максимально честно и, порой ощущается, на грани человеческой психики. Задача усложняется пустой сценой и отсутствием какой-либо «помощи» в виде реквизита. Даже предметы, которые появляются по ходу действия, можно пересчитать по пальцам. Разбитая тарелка, осколки которой, как свой треснутый брак, тщетно пытается собрать Сарра. Бутылка молока, которую Саша привозит умирающей сопернице со снисходительностью здорового человека. И мятая тряпка. Зажав ее в кулаке, Иванов остервенело стирает со стен кровавые следы, оставленные кашляющей женой. Словно пытаясь избавиться от мучительных раздумий, которые терзают его после ее смерти.

Иногда кажется, что пустая сцена – это пустая душа самого Иванова. Такая же серая, бесцветная. Зритель словно оказывается внутри его головы. Видит весь этот ад, внутренний конфликт, который в ней происходит. И, пытаясь найти причины такого эмоционального выгорания, не обнаруживает ни-че-го. «Не знаю... Не понимаю… Погиб безвозвратно!» – эти слова Иванов твердит как мантру. И хотя режиссер (зачем-то) дает ему второй шанс и все-таки женит на Саше, все повторяется.

Разорвать этот замкнутый круг может только револьверный выстрел. И в этот момент память услужливо подсказывает все того же Гребенщикова:

А потом приходит утро,

Все прокурено и серо,

Подтверждая старый тезис,

Что сегодня тот же день, что был вчера.

ОТ ПЕРВОГО ЛИЦА

«Будить и царапать зрителя»

Неординарный характер нового спектакля вызвал массу вопросов у рязанских журналистов, которые прояснил после премьеры режиссер Дмитрий АКРИШ:

– Это спектакль про одиночество, про поколение людей, которым за тридцать. Иванов – загнанный в угол человек. Мы пытаемся разобраться, какие у него страхи, почему он так себя ведет, что ему мешает быть счастливым в семье. И на мой взгляд, главный конфликт у него внутри. В этом спектакле все сосредоточено на актерской игре. Мне кажется, этому очень мало уделяется внимания в современной режиссуре, и это большая боль для артистов. Работать детально, этюдным методом. Давать артисту столько времени, сколько ему требуется, чтобы он раскрыл себя и понял, на что он способен.

– Почему изменяете финал?

– Решили, что у нас есть на это право. Мы ничего не меняли в тексте, он сохранен полностью. По-моему, текст Чехова гениален и актуален, но на финал мы имеем право – сделали его закольцованным. Иванов пытается попробовать еще раз, но ничего не получается. Вот тут и наступает момент выстрела.

– Сегодня на премьере артисты не вышли на поклон. Это было настоящей неожиданностью для зрителей. Почему выбрали такой ход?

– В этой работе поклон показался мне неуместным. Объясню почему. Для меня уход зрителей из театра должен быть как уход из храма. И, во-вторых, уход после спектакля в тишине – это бесценно. В данной истории аплодисменты и поклон – это лишнее.

– Какую реакцию вы сами ожидаете от публики?

– Если у нас со зрителем случился диалог и он был интимный и искренний, значит, мы занимаемся нужным делом. Театр должен предупреждать. Если в какой-то семье есть подобная ситуация – надо сесть всем вместе и поговорить. Как часто мы видим пары, где муж с женой живут годами, но не знают ничего друг о друге. Царапать зрителя, будить на живой диалог – это задача театра. Мы увязли в гаджетах, не слышим друг друга, и это страшно. Но в театре происходит живое общение, и именно поэтому он будет вечен.

Фото Андрея ПАВЛУШИНА