120 лет назад в Рязани родился один из самых недооцененных русских актеров Эраст Гарин. На малой родине этому яркому, одаренному человеку до сих пор не поставили памятник
«Он недооцененный актер. Он великий артист. Такого второго артиста, как Гарин, нет и не будет…» Юрий Любимов
10 ноября исполнилось ровно 120 лет со дня рождения великого актера, нашего земляка Эраста Гарина. Юбиляр юбилеев не любил и к увековечиванию памяти в виде возведения монументов относился с известной долей сарказма. Однако стоит признать, почти полное забвение памяти Гарина в его же родном городе – совершенно несправедливое упущение. Ни переулочка в его честь, ни бюстика скромного…
Не так давно коллектив Театра на Соборной, на сцене которого Гарин начинал свою артистическую карьеру, решил-таки это упущение исправить и установить памятник Гарину в своих стенах или поблизости, для чего обещал дать несколько благотворительных концертов. А пока у дома 34 на улице Соборной, где будущий артист провел свои первые годы жизни, появилась этакая инсталляция: бронзовая кинопленка с кадрами старых фильмов, в которых снимался мастер, и режиссерский складной стульчик с именем Эраст Гарин.
Погромы и творческие выходки
Огромная страна обожала этого явно нестандартного актера. Дом в Рязани, где рос Эрастик Герасимов (его настоящая фамилия), сегодня кажется совсем скромным и маленьким на фоне стоящей рядом громады «Детского мира», но тогда это каменное строение на Соборной улице оценивалось довольно дорого, и именно с ним связаны первые воспоминания будущего артиста:
«А знаете, что больше всего мне запомнилось с детства? Собственно, с той поры я себя и помню, а было мне тогда три года. Окна одной из комнат выходили на улицу, а напротив нас помещался часовой магазин. За большой стеклянной витриной стояли часы, много разных часов. Мерцали стрелки. Качались маятники. Я ужасно любил стоять у окна и смотреть на эти часы. Это был как бы мой собственный, немного волшебный мир. И вдруг однажды – помню как сейчас – хлынула по нашей улице толпа, ударила по витрине камнями, палками. Прямо по моим любимым часам. Посыпалось стекло… Меня, конечно, сразу уволокли от окна. После уж я узнал, что это был погром».
Да, не самые лучшие воспоминания, но так уж угораздило нашего героя родиться в канун великих потрясений. Эхо революции 1905 года – еврейские погромы в Рязани. Досталось изрядно тогда лавкам и магазинчикам на Соборной и Семинарской. А совсем рядом, в доме на перекрестке Соборной и Астраханской, размещалось руководство местных погромщиков из Союза Михаила Архангела. Как часто бывает, революция до провинции докатывается с опозданием. В 1906 году на том же перекрестке случилось злодейское убийство – эсер Порвицкий застрелил рязанского полицмейстера Хорото. А в Нижнем городском парке подожгли здание летнего дворянского собрания.
Но вряд ли об этом расскажут в документальном фильме о Гарине, который, наверняка, покажут по ТВ к юбилею, скорее всего, после панорамы указанного дома все упоминания о Рязани и закончатся. А меж тем Гарин связей с малой родиной никогда не терял, навещал родителей, бабушку, проживавшую в бывшем поместье. Рассказывая об этом, автор выражает огромную благодарность замечательному режиссеру-аниматору Андрею Хржановскому – автору книги «Ученик чародея», где впервые опубликован личный архив Гарина и собраны его воспоминания из различных источников. И вот одно из ранних:
«Будучи уже известным актером, Гарин при первой же возможности – когда выдавалось несколько дней, свободных от спектаклей и репетиций, – уезжал в Рязань, а оттуда нередко в Дмитров погост, чтобы, как он говорил, «окунуться в космос» мещерских лесов, навестить родных.
Отец – Павел Эрастович, лесничий – был человеком с причудами. Одна из них заключалась в том, что он, невзирая на собственный страх, в канцелярии лесничества вместо царского портрета держал козла. Мать – Мария Михайловна, женщина волевая, страстный книгочей, острая на язык, – передала сыну по наследству то, что Гарин называл творческой выходкой. Бабка по материнской линии – Екатерина Дмитриевна – была заядлой картежницей. К ней съезжался для встречи за ломберными столиками весь рязанский бомонд.
Однажды внук, вооружившись мелом, тайком пробрался в пустую комнату и на зеленом ломберном сукне написал жирными буквами: «Жопа». Каково же было потрясение гостей, когда, откинув с четырех сторон сложенную конвертом деревянную крышку, они прочли это слово!
Спрятавшийся в соседней комнате злоумышленник в гуле возмущенных голосов отчетливо расслышал, как кто-то из гостей громко произнес: «Выпороть!» Тогда, выждав какое-то время, маленький Эраст вышел к гостям через двери, ведшие в гостиную с улицы, и, стараясь подражать многократно слышанной интонации, как мог громко провозгласил: «Лосади поданы, господа!..»
Во всем виновата... революция
В 1910 году юного непоседу отдали учиться в гимназию г-на Зелятрова на ул. Астраханской. Надо отметить, что в то время гимназия считалась одной из лучших в городе, по крайней мере – по оснащению. Здесь был даже свой электрический кабинет, где проводились опыты! Однако учеба давалась Эрасту не очень просто. Но вот театр – другое дело! Гимназист Герасимов не пропускал ни одной премьеры в рязанских театрах и сам участвовал в театральном кружке. Позже Эраст вспоминал: «Времена империалистической войны собрали в Рязань очень хорошие актерские силы. Видели великих гастролеров. Я был поражен талантом Павла Орленева. Сила воздействия этого актера мощна и неотразима… Приезжали братья Адельгейм, актеры, обладавшие высокой культурой и абсолютной техникой».
А еще кино! Настоящая новинка – электрические театры! Только на Почтовой улице их было пять штук, не считая элитной «Олимпии» на Соборной. Синематограф буквально покорил умы всех без исключения. Взглянуть на мир, не покидая пределов своего городка! Узреть парадный выход августейшей семьи! Своими глазами увидеть страсти, про которые мог только прочитать во французских романах! Сохранились письма гимназиста Эраста к сестре Татьяне, в некоторых он даже сообщал, что приступил к написанию собственного сценария и к этому же сестрицу свою склонял: «Сценарий на тему Григория Распутина не пиши, уже написан и поставлен у Либкина».
«В понедельник 20-го ходили на “Кабирию”, а мама ходила еще на “Мартинику”. Во вторник 21-го застрелился Сема Европин, ученик IV класса. Купил “Макарони”. Двоек набрал порядочно».
«Учиться стал очень хорошо. Двойки только по алгебре, франц., нем., латыни, истории, но я все-таки начал исправляться».
«Я весь день шатаюсь, на меня что-то не найдет никак настроение учить уроки. Почти каждый вечер хожу в городской театр».
Гарин и не скрывал, что своему жизненному выбору он обязан прежде всего кино: «Все началось с кино. Я учился в гимназии с сыном хозяина нашего рязанского иллюзиона. Этот сынок что делал – он ножницами отхватывал от папиных лент метр-полтора (как так можно было – не знаю…). Эти куски попадали ко мне, и я крутил их через свой детский аппаратик домашним – маме, сестре… Я был тогда в третьем классе рязанской гимназии господина Зеляторова…
А какой цирк приезжал к нам в Рязань! Прелесть что за цирк!.. И театр тогда у нас в Рязани был отменный».
Вот так, цирк был просто прелесть! Ну и последствия не заставили себя ждать. В Рязани февральская революция свершилась без особых кровопролитий. С двуглавого орла скинули корону и шумно отпраздновали сие молебном на Ильинской площади (сейчас – кремлевский парк). Но вот в глубинке крестьянство восприняло призыв разрушить старый мир слишком буквально. Запылали помещичьи усадьбы, да и чиновный класс сильно пострадал. Вот из писем Гарина сестре: «В Песочне дом разгромили начисто. Осталось только пианино да несколько мягких кресел. Папа переводится в Рязань. Все твои книги пропали. Пропал и мой велосипед».
«Я приехал последний раз посмотреть Песочню. Все твои книги, которые остались, испачканы грязью и разорваны».
А что в городе? Рязань продолжала жить своей жизнью: поезда ходили, водопровод работал, свет в домах был. Разве что отменили сословия и гимназию переименовали в трудовую школу № 6. Ее выпускник Эраст Герасимов не слишком торопится определяться с серьезной профессией и сообщает сестре: «Вчера ходил в кинематошку “Деа”. Смотрел революционную картину “Жизнь и смерть лейтенанта Шмидта”. Такая дрянь, что дальше некуда ехать».
«Вчера пошел смотреть продолжение картины “Маска, которая смеется”, но у театра за билетами стоял “хвост”, и я не пошел в “Деа”, а зашел в “Дарьялы”, смотрел карт[ину] фирмы “Биофильм” “Куртизанка и Рыбак”. Таня! Фирма “Биофильм” предлагает написать сценарий на конкурс. Прием до 15 января. Пиши! Вознагражд[ение] от 250 руб. до 5000 р. В гор[одском] театре “Женщина и паяц”. Ну, пока. Эраст».
«Всесословное собранье (сейчас – музыкальная школа №1) больше не существует. Теперь “Республиканский клуб”. Там играет Рыков со своими артистами и гастролером Соловцовым. Большей частью там фарсы и комедии».
Октябрьский переворот обывателей Рязани скорее удивил нежели напугал. Пролетариев в городе было совсем мало, в Советах всем заведовали эсеры. Но справились, губернатора Кисель-Загорянского отправили под арест, над казенными зданиями вывесили кумачовые флаги. В бывшем дворянском собрании теперь сидели солдаты и лузгали семечки, сплевывая шелуху прямо на паркет. Однако культурная жизнь в городе не затихла, а наоборот, приобрела яркие, насыщенные цвета. Чему вчерашний гимназист был только рад, ибо сам уже стал артистом самого настоящего революционного театра: «Как я стал артистом? Видимо, в этом “виновата” революция. Я вспоминаю сейчас, что после февральской революции, а тем более после Октябрьской, люди как-то сразу ощутили в себе ранее дремавший запас творческих сил. Революция воспринималась нами, молодежью, как огромное празднество. При каждом профессиональном союзе был свой клуб и обязательный драмкружок. И все, решительно все играли».
Правда, роль со словами Гарину дали не сразу. «Где-то летом семнадцатого года пришел я к Николаю Афанасьевичу Листову, он руководил нашим городским театром, пришел просто так, с улицы (мне было пятнадцать лет…). “Хочу к вам в статисты”, – говорю. Взяли. И назначили выходить рабочим в горьковской пьесе, название запамятовал. Вот я сейчас хочу вспомнить, что я чувствовал, впервые появившись на сцене… Перепугался! Больно много людей смотрело на меня. Хотя, если разобраться, я и виден никому не был. Меня заслоняла толпа таких же «рабочих», что и я. Но не совладал с собой до конца спектакля, так и пошел домой на мягких ногах. А вот уже в “Сан-Жен” я освоился. Даже сестре понравился (а сестра моя была театралка, выписывала “Театр и искусство” Кугеля). Она только сказала: “Что-то грим у тебя дурацкий, под Вертинского”. А Вертинский тогда был Пьеро. И я себе тоже такие незаконные бровки высокие устроил (незаконные для образа лакея). Модно было. К моему увлечению театром мать отнеслась индифферентно…
Вскоре я в одном журнале прочел одноактную пьесу Осипа Дымова “Его система”. Мне пьеса понравилась, и я решил репетировать ее с моими одноклассниками по гимназии.
Свободу, легкость и даже радость ощутил я в водевиле Дымова “Его система” в роли профессора, который лечит гипнозом от пьянства студента, сам находясь под сильными “парами”…
В “Днях нашей жизни” Л. Андреева в Рязанском городском театре я изображал прохожих. Это была моя первая актерская трансформация. Изображал я человек девять, меняя костюмы, походку, ухватку и гримы».
Как видим, прогресс налицо, совсем недавно юноша терялся в массовке, а теперь и сам уверенно изображает ее. В восемнадцатом году служит в Рязанском городском театре. Пишет сестре: «В Рязани, черт возьми, открывается кабаре “Друзья театра” и вход 10 руб. В программе лубки и еще какая-то ерунда, я жду, пока подешевеет, а то рискну и пойду. Начало в кабаре в 12 часов ночи. Оно помещается в фойе городского театра. Потолок и стены разрисованы розами и устроена маленькая сценка».
Далее все как в кино с ускоренной съемкой: в 1919-ом наш герой записывается добровольцем в Красную Армию и по мере сил поднимает красноармейскую самодеятельность. Сам ставит, сам играет, даже рисует декорации. Знакомится с поэзией Маяковского и влюбляется в нее. И чувство это сохраняет на всю жизнь. В октябре в вагоне теплушки, украшенной кумачом с призывом: «Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем» в составе красноармейского театра прибывает в Москву. А дальше… Знакомство с Мейерхольдом, работа с Мейерхольдом, разрыв с мэтром. Затем примирение. По злой иронии Гарин был одним из последних людей, видевших знаменитого режиссера на свободе. Главные роли в столичных театрах, первые съемки в кино – адъютант в «Поручик Киже». Кстати, Гарин должен был играть главную роль в фильме «Революционер», известном нам как «Трилогия о Максиме». Женитьба и развод, опять женитьба, переезд в Ленинград и возвращение в Москву. Теперь уже «Женитьба» – его первый фильм. Война, эвакуация, «Золушка», роли в десятках пьес, фильмах, радиопостановки, озвучка анимации и т.д.
Но то в культурных центрах, а что в Рязани? Об этом можно узнать из писем Гарина своей супруге Хесе Локшиной.
«Дорогой мой мымр»
Все знавшие Гарина с особой теплотой вспоминали об отношениях Эраста Павловича и Хеси Локшиной – его жены, любовницы, редактора, агента и соавтора в одном лице. Этакая семейная идиллия в уютной квартире, где гостям всегда рады. Но идиллии – они больше для сказок. Всякое бывало – и ссоры, и расставание на долгий срок, и бытовая нужда. Но как-то выкручивались и для гостей у Гарина всегда находилось, что подать на стол. Хеся посредством природной еврейской смекалки умудрялась из самых дешевых продуктов (даже подобранных на рынке после базарного дня) варить вкуснейшие супы и рагу в огромной кастрюле, чем и потчивала многочисленных гостей Гарина из вечно голодной артистической среды.
В дни разлук Гарин часто писал супруге. Когда ездил в Рязань навестить родню, тоже. И не удивляйтесь прозвищам Локшиной, которые он ей давал: Мымр, Квас, Кваз или Квазик (от Квазимодо), мой чернопузый Упырь и т.д. Гарин, он такой, это он любя…
Рязань, 19-е <января>, вторник, 1926 г.
«Дорогой мой мымр.
Пишу тебе вечером, ибо сейчас только начал ворочать руками – это значит, истопили печку. <…>
Ехал в вагоне, который отапливался железной печкой, замерз. На вокзале в Рязани выпил рюмку водки, купил Чужака, но когда ехал на извозчике, опять захолодал. Вошел в дом – и холодней, чем в вагоне, угар, и папы нет, а бабушка слышит плохо, так мама кричит ей. <…>
Вечером после чая мне стало совсем плохо, даже сознание стало совсем улетучиваться. <…> Сегодня я подумал, что я бы не выдержал такой обстановки долго, и не у нас только это в доме, а во всей Рязани гадость, блевотина, мерзость отупения. <…> Мать говорит, что по Есенину вечер устраивал «кто – не знаю», но рязанское землячество устраивает бал-маскарад с танцами до 3-х ночи. <…>»
Рязань, 7 июля 1928 г.
«<…> Вчера вечером всей семьей ходили в кинематограф – смотрели «Воинственных скворцов». Понравилось.
В доме у нас зверье – наша интеллектуальная кошка с двумя дочерьми – они играют, оживляя мрачный пейзаж столовой. <…>»
Дмитров Погост. 11 июля
«Дорогой мой Квас! Вчера в 3 часа утра я выехал из Рязани на велосипеде, в 8 часов вечера приехал в Дм. Погост. <…>
Штиблеты мои от одного дня поездки кончили свое существование. Папа просил телеграфировать, когда я приеду, он боялся, что я где-нибудь сдохну. Я пошел на почту босиком — бабушка говорит, что неудобно. Я надел для ее спокойствия штиблеты, но хорошо, что она их не видела, а только слышала стук. Штиблеты повергли бы всю фамилию в вечный позор. <…>
Всю поездку думал о тебе. Квас, тебе непременно нужно окунуться в это величие космоса. <…>»
Рязань, 14/VII 1928 г.
«<…> Моя поездка к бабушке меня освежила здорово. Настроение как после причастия по старому режиму. <…>»
Рязань, 20/VII 1928 г.
«<…> Я теперь утрами купаюсь <…> и вечером читаю всякую литературу. Теперь напал на Куприна – оказывается, это очень хорошо. Когда писал последнюю строку той страницы, по письму изящно и как бы в ритме замедленной съемки прошла наша интеллектуальная кошка. <…>»
Рязань, 23 июля
«<…> Я думал, что ты приехала, сидишь в Рязани, пьешь чай и нас ругаешь, и вез я тебе роскошную белую лилию одну – запаковал ее в болотные листы вперед, потом в папоротник, потом в журавлятник –все это намочил и положил в вещевой мешок. <…>»
Рязань, 6/IX 1928 г.
«<…> Приезжай в Рязань – здесь 8-го открывается ярмарка. А сегодня, т.е. собственно вчера, мы с папой пришли домой в третьем часу ночи – сидели в цирке и смотрели борьбу. Это великолепно. Боролись пять пар до результата. Азарт в цирке и в нас был адамантовый. Папа – и тот орал «Правильно!» или «Не правильно!» Свистели, орали, – вообще, вечер прошел необычайно. Когда приедешь, свожу тебя в цирк на борьбу. <…>»
Рязань, 25/VII 1929 г.
«<…> Ехал поездом, ибо на пароход дают билеты только в салон. Это значит не спать 2 ночи. Выехал в 8 часов из Москвы, заснул в Раменском и проспал Рязань, причем видел чудный сон: как я ехал на паровозе верхом, а весь поезд шел прямо по целине без рельсов, влезая на необычайные кручи. Проснулся, когда поезд отходил от Рязани. Пока я собрался, он уже заворачивал под мост на Московской (Первомайский проспект, – Ю.М.). Все же я выпрыгнул и около двух часов стучался в родительский дом. <…>»
Рязань, 27/VII 1929 г.
«<…> Все-таки хоть в Песочню, а поеду на пароходе. Единственная отрада — чистая речь. Хоть здесь немного отучусь от одессизмов. <…>»
Рязань, 30/VII 1929 г.
«<…> «12 стульев» Таня прислала мне в Рязань. Это очень не первоклассное произведение, не шире «Крокодила». <…>»
Рязань, 31/VII 1929 г.
«<…> Папа читает «12 стульев». Это книжечка в стиле развязного еврейского мальчика <…> за чаем. <…>»
Рязань, 12 февраля 1930 г.
«Папа сегодня предлагает пойти в театр. <…> Репертуар здесь кошмарный: «Угар», «Ярость», «Рельсы гудят», «Разгром», «Разлом» и т.п.»
Москва, 6/VI 1930 г.
«Дорогой Кви! Утром сегодня звонит Февральский и просит завтра зайти в Мюзик-холл для переговоров о работе в Т[еатре] Кр[асной] Армии – он говорит, что они решили дать мне постановку. <…>
С папой вчера ходили обедать в Парк культуры и ели рагу из хвостов. Я прямо захохотал кассирше в рожу – уж очень смешное название, но блюдо оказалось прекрасное, мы здорово наелись. <…>»
Москва, 10/VI
«Архангельский дал принципиальное согласие писать пьесу. <…> Сегодня виделся я с Ильфом и Петровым. Они написали либретто для Мюзик-холла, но склонны больше отдать его для театра. 13-го они приглашают меня на худсовет цирка, где будут читать. <…>
Возьми в Сатире мой договор на «Ув[ажаемый] т[оварищ]» и бумажку, что я договор выполнил, а то нельзя стать на биржу».
Москва, 30/X 1930 г.
«Рязань произвела на меня удручающее впечатление. Понимаешь, я все не могу никак дознаться – неужели всегда была такая чудовищная пропасть между тем, чем живут в Москве и ряде других городов, и Рязанью (Рязань, конечно, не единична). Там никому ни до чего абсолютно нет дела. <…>»
Рязань, 4 сентября 1931 г.
«Мама очень постарела, я просто ахнул, и стала похожа на Ротшильда. Очевидно, я в старости буду тоже очень похож на Ротшильда. […] А афиши здесь смешные. Например, «Долина горячих скал», причем первая буква последнего слова выпала на очень многих афишах. Сейчас были с папой на ярмарке, там у карусели толпится народ и играет гармошка со скрипкой».
Москва, 25/VI 1932 г.
«Дорогой Кваз Перелопа!
В Рязани был недолго. <…> С Татьяной покупались в Оке и видели пароход с оригинальным названием «Большой театр». <…>»
Москва, 30/V 1934 г.
«<…> В театре ходит слух, что Сам хочет ставить «Бориса Годунова» при таком распределении: Годунов – Ильинский, Мнишек – ясно, и Самозванец – я и Царев, причем первой всюду называют мою фамилию. К этому нужно отнестись, конечно, осторожно».
А что скажет Есенин?
Забавная переписка, да? Особо я обратил внимание на «12 стульев» и отношения с Ильфом и Петровым. По всему, Гарин был не в восторге от их произведения, но в экранизации снялся. Помните критика из театра «Колумба»?
Конечно, как можно было обойти такую тему, как Гарин и Есенин? Оба рязанские, вращались в творческих кругах, ведь наверняка были знакомы. По этому поводу сохранились воспоминания Якова Варшавского: «Однажды на «Мандат» пришел Сергей Есенин – хотел посмотреть на Зинаиду Райх, в прошлом жену, в ее первой большой роли Варвары Гулячкиной и на Гарина в главной роли: о нем говорила вся Москва. С интересом ждал отзыва Есенина Всеволод Эмильевич, он тогда убеждал Есенина написать пьесу о Григории Отрепьеве. И Гарин волновался – Есенин был одним из его любимейших поэтов, с его «кабацкими» стихами Гарин держал экзамен в мейерхольдовском училище. Театр волновался: что скажет Есенин? А он спектакль резко не принял. Он говорил с упреком, что надо бы театру пожалеть маленьких людей, а не смеяться над ними.
Вот уж в чем убедить Гарина было невозможно! С точки зрения радикально настроенной «левой молодежи», из «маленького человека», традиционного героя русской литературы, достойного человека не получится – его путь, скорее, в насильники, а в случае большого успеха – в тираны. Так мыслила молодежь, верившая в Маяковского, в «левый фронт искусств».
Да, и про Маяковского. Обратимся снова к письмам:
Москва, 5/IX 1929 г.
«<…> Маяковскому не могу дозвониться. «Клоп» вышел отдельным изданием и продается в магазинах. <…>»
Москва, 6/IX 1929 г.
«<…> Говорил сегодня с В. В. М[аяковс]ким. Он дает принципиально, но очень интересуется деньгами. <…>»
Москва, 6/IX 1929 г.
«<…> Звонил В. Маяковскому. Пьесу (вероятно, речь идет о «Бане») он дать соглашается и интересовался, не займусь ли режиссурой я. Записал наш ленинградский адрес и собирается быть там числа 14-го. На это дело, между прочим, неплохо было бы нажать. Очень может быть, что-нибудь и выйдет».
«Только в милиции все разъяснилось»
Про Маяковского мне показалось как-то неоднозначно. Гарин, по его же признаниям, был буквально влюблен в Маяковского, в его революционное творчество, а тут «…очень интересуется деньгами».
И в заключение можно было бы перечислить фильмы с участием Гарина, его роли, о том, как снималась «Золушка» и как блистала на съемочной площадке Фаина Раневская. Можно вспомнить ослика Иа, говорившего голосом Гарина. Нет, лучше приведу небольшой пример великой силы искусства.
«Рассказывают, что во время войны Эраста Павловича несколько раз задерживали на улице и отводили в отделение милиции. Объяснялось это тем, что в картине “На границе” он играл шпиона, был, как всегда, органичен и, конечно, остался в памяти. Встретив его на улице, люди “узнавали” в нем врага, хотя и не могли никак припомнить, откуда им знакомо его лицо. Никакие протесты Гарина не помогали, только в милиции все разъяснялось».
ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ
Не Гамлетом, а Фирсом, которого в финале позабудут, я буду
Подписывайтесь на телегу «Новой», чтобы наши новости сами находили вас